Похищение - Страница 98

Неужели все действительно так просто? Неужели любовь романтическая, и платоническая, и родственная — это все грани одного бриллианта, неизменно яркие, как его ни разверни?

Нет, потому что я уже вышел из возраста Софи. Нет, потому что я знаю, каково это, когда женщина, засыпая, своим дыханием сдувает покровы со всего мира; нет, потому что я упал на ароматную лужайку ее тела. Нет, потому что однажды в шестом классе, разбираясь с домашним заданием по математике, я вдруг понял, что к Эрику Делия относится иначе, чем ко мне. И в этом уравнении нет знака «равно», только знак «больше».

Быть может, Софи знает меня лучше, чем я сам. Я действительно сажаю слово «Делия» к себе на кончик языка, как будто это не слово, а стайка бабочек. Я действительно готов отдать ей последнюю картошку фри. Я действительно целую ее всякий раз, когда это позволяет этикет. И пускай это нечестно, но я никогда не винил ее за то, что она меня не любит. Но вот тут Софи ошиблась: это не потому, что я щажу ее чувства.

Это потому, что когда ее ранят, больно становится мне.

Я влачу свои жалкие стопы — ну, во всяком случае, тащусь во взятой напрокат колымаге — к трейлеру Делии. Глупо рассчитывать, что мне удастся ее избегать всегда. Может, она решит притвориться, будто этого поцелуя никогда и не было. Может, я смогу просто извиниться — и притворяться будем уже мы оба.

Но когда я подъезжаю, машины ее на месте не оказывается. Софи опрометью бросается в трейлер, я же замираю в нерешительности. Но прежде чем я успеваю скрыться незамеченным, мне навстречу выходит Эрик с протянутой рукой.

Выглядит он чудовищно: под глазами чернеют круги, а в этой одежде он, похоже, спал.

— Слушай, Фиц, — начинает он. — Насчет того, что случилось…

Меня как будто разрубают секирой. Неужели Делия ему призналась?

Он тяжело вздыхает.

— Я не должен был рассказывать Делии, что ты пишешь статью о деле ее отца.

По сравнению с моим этот проступок кажется детской шалостью.

— И ты меня извини, — говорю я, имея в виду совсем другую ошибку.

Я неуверенно дергаю ручку на дверце машины.

— Ты простишь меня за то, что я повел себя, как последний мудак?

— Уже простил.

— Тогда почему убегаешь быстрее, чем Джесси Хелмс с гей-парада?

— Ты тут ни при чем, — сознаюсь я.

— Вот как? — Эрик подходит к машине. — Тогда это, наверное, связано с бегством Делии.

— Она убегала быстрее Джесси Хелмса?

— Быстрее, чем Трент Лотт с корпоратива «Черного дерева», — усмехается Эрик. — Так из-за чего вы поругались?

«Из-за тебя», — мысленно отвечаю я. Если представить наши жизни переплетением нитей, центральным узлом будет Эрик. Я боюсь тянуть за эту нить — боюсь распустить все остальное.

Я все еще помню, как он смотрел на меня с верхушки дуба и кукарекал петухом от радости: он взобрался туда первым. Я помню его голос, пробивающийся сквозь шум дождя по крыше (как будто сверху сыпали тысячи спичек): он клянется, что бродяга, который живет в штольне у дамбы, по ночам превращается в самого Дьявола. Я помню, с какой силой он обнял меня, когда мы увиделись на первых университетских каникулах. Я помню, как сияют его глаза, когда в них отражается лицо Делии.

Я бы никогда не заставил Делию выбирать между мною и Эриком, потому что сам не смог бы выбрать между ними.

— Я просто устал, — говорю я наконец. — Голова трещит.

Эрик возвращается к трейлеру.

— Заходи, дам тебе аспирину.

Делать нечего, я следую за ним. Софи в спальне играет в чревовещателя с целой ордой Кенов и Барби. Маленький кухонный столик завален бумагами.

— Даже не знаю, как я смогу подготовиться к завтрашнему утру, — причитает Эрик. — Сегодня из Векстона прилетают несколько стариков, живших в доме престарелых. Они будут оценивать моральный облик подсудимого. Я должен встретить их в аэропорту. — Он смотрит на меня. — Камень, ножницы, бумага?

Я вздыхаю и сжимаю руку в кулак.

— Камень, ножницы, бумага, раз-два-три, — декламируем мы дуэтом. Я выбрасываю бумагу, Эрик — ножницы.

— Ты всегда выбираешь ножницы! — жалуюсь я.

— Тогда какого хрена ты всегда выбираешь бумагу? — Он снисходительно улыбается мне. — «Авиалинии США», прилет в три часа. Тебе понадобится шесть инвалидных кресел.

— Ты передо мной в долгу.

— Ага. Сколько там уже набежало… семьдесят пять миллиардов и шесть долларов?

— Плюс-минус.

Я обхожу вокруг стола, аккуратно касаясь разбросанных бумаг. Слова сами выпрыгивают на меня: «предубежденный свидетель», «нападающая сторона», «провокация». Поперек листа из блокнота маркером написано: «Лгать — говорить неправду. Лежать — находиться в беззащитном, беспомощном состоянии».

— Эндрю приходится несладко, — изрекает Эрик.

— Делии тоже.

— Ага. — Взгляды наши пересекаются. — Она тебе не рассказывала, зачем вообще потащилась в эту резервацию?

У меня перехватывает дыхание.

— Как-то не заходила об этом речь…

— Она разозлилась, потому что я скрыл от нее кое-что, о чем по секрету сообщил мне Эндрю. И понимаешь, Фиц, в чем дело: когда начнется суд, станет еще хуже. Я буду делать и говорить то, что ей совсем не понравится.

— Она простит тебя, когда все закончится, — говорю я недрогнувшим голосом.

— Если Эндрю оправдают… — уточняет Эрик. — Я всю жизнь готовился к тому моменту, когда мне перестанет наконец везти. Я ждал, что однажды Делия проснется и поймет, что я вовсе не тот человек, за которого она меня принимала. Поймет, что я обычный неудачник и растяпа. И понять это она может уже сегодня.