Похищение - Страница 60

Шериф Джек подходит к наблюдательному пункту, я жду у подножия лестницы. Двое чернокожих арестантов устраивают для меня персональный рэп-концерт:

Я реальный гангстер, душою и телом,
Каждый день на районе хожу под прицелом,
Мочу ментов, не зная пощады,
И все братишки мочилову рады.
Меня засадили, такая непруха,
Пришили ментяры реально мокруху.
Братишки мои не дадут мне соврать:
С двух лет по тюрягам привык тусовать.
Так и живут у меня на районе:
Сегодня ты дома, а завтра — на зоне.

Справа от них старичок с каскадом седых волос пытается самыми изощренными жестами привлечь внимание надзирателя. Сквозь стекло его жестикуляция кажется хитроумным модным танцем.

Шериф возвращается.

— Есть хорошие новости, есть плохие. Хорошие — что твоего клиента здесь нет.

— Где же он?

— А вот это плохие новости, сынок, — улыбается шериф Джек. — Он в изоляторе. Дисциплинарное взыскание.

Изолятор находится на третьем этаже, во втором блоке, в модулях А и D. Эндрю заранее узнает о моем приходе: у зеков нюх на юристов, мною уже пропитан весь тюремный воздух. Когда я подхожу к камере, он умышленно разворачивается ко мне спиной.

— Я не хочу говорить с этим человеком, сержант Дусетт, — сообщает он надсмотрщице.

Та со скучающим видом смотрит на меня.

— Он не хочет с вами говорить.

Я не свожу глаз с его спины.

— Ничего страшного. Потому что меньше всего на свете мне хочется знать, как его занесло в изолятор.

Он поворачивается и меряет меня долгим взглядом.

— Пустите его.

Шериф Джек не уточнял, можно ли пускать меня внутрь, и я вижу, что надсмотрщица тоже об этом помнит. Если мы с Эндрю хотим побеседовать как адвокат и подзащитный, то должны идти наверх, в конференц-зал. Наконец она пожимает плечами: задушат одного адвоката — будет другим пример. Дверь открывается со звуком, похожим на скрежет ногтя по грифельной доске. Я вхожу в тесную каморку, и дверь хлопает у меня за спиной.

Я подскакиваю от испуга. Да, я могу уйти отсюда в любой момент, но все же испытываю страшный дискомфорт: места здесь едва хватает для одного, не то что для двоих. Эндрю усаживается на нары, предоставив мне крохотный табурет.

— Как вы сюда попали? — тихо спрашиваю я.

— Инстинкт самосохранения.

— Я тоже пытаюсь вас спасти.

— Ты в этом уверен?

В тюрьме время эластично. Оно может растянуться длиною в шоссе и биться, как пульс. Может разбухнуть, как губка, и несколько дюймов между двумя людьми покажутся целым континентом.

— Мне очень жаль, что я разозлился в прошлую встречу, — признаю я. — Мои чувства не должны мешать делу.

— Думаю, мы оба понимаем, что это неправда.

Он абсолютно прав. Я — алкоголик, защищающий человека, сбежавшего от алкоголички. Я — сын другой алкоголички, не сумевший бежать.

Но еще я отец, который не знает, как поступил бы в схожей ситуации. Я жертва собственных ошибок, я хватаюсь за последнюю соломинку, как утопающий.

Я обвожу взглядом спартанскую комнатушку, где Эндрю ищет защиты. Мы все защищаемся как можем: лжем нашим любимым, оправдываем свои поступки самым нелепым образом, наказываем себя сами, не дожидаясь, пока нас покарает судьба. Обвинения, возможно, предъявлены только Эндрю, но судят нас обоих.

Я выдерживаю его взгляд.

— Эндрю, — спокойно произношу я, — давайте начнем сначала.

ЭНДРЮ

В тюрьме черный заключенный называет белого «снежком», а мексиканца — «латиносом».

Белый обращается к черному «ниггер», к мексиканцу — «мекс».

Мексиканец скажет о черном miyate, черный боб, yenta, шина, или terron, акула. Белый будет «гринго».

В тюрьме у каждого есть ярлык. И тебе решать, сорвать его или оставить.

Отсек повышенной безопасности состоит из пятнадцати камер: пятеро белых, пятеро латиноамериканцев, четверо черных — и одна наша с Компактным. Сочтя себя ущемленными, черные начали акцию протеста и требуют обменять меня на человека с «правильным» цветом кожи. Они караулят дежурных надзирателей у входа в общую комнату и громогласно предъявляют им свои требования.

Я брожу по общей комнате, не находя себе места. По телевизору идут испаноязычные новости (один из пяти дозволенных каналов): журналисты обсуждают везучих индеек.

— У помилованных указом президента индеек сегодня настоящий День благодарения, — говорит женщина. — В понедельник борцы за права животных сообщили, что «Фраин Пен Парк» в Херндоне, штат Вирджиния, обещал лучше обращаться с Кейти — индюшкой, помилованной президентом Бушем в рамках прошлогодней праздничной амнистии. Вторая помилованная индюшка умерла на прошлой неделе в условиях ниже любых стандартов.

Слон Майк — заместитель Стикса от Арийского братства — делает громче. Это он — огромный, мускулистый, бритоголовый, с татуировкой паука на затылке — помогал Стиксу избивать меня в душевой.

— Найти бы адрес этих защитников животных, — говорит он. — Может, они бы и нам улучшили условия.

Журналистка радостно скалится в камеру.

— Кейти предоставят подогреваемую клетку, уплотнят слой соломы на дне, добавят в рацион фруктов и овощей, а также подсадят к ней нескольких кур для стимуляции умственных способностей.

Слон Майк в знак недовольства скрещивает руки на груди.

— Вот так, значит. Им для стимуляции дают цыпочек, а нам — латиносов.

К Слону Майку подходит мексиканец и злобно пинает его стул.