Похищение - Страница 6

Я видела всего один снимок мамы — он, обрамленный, стоит на самом видном месте в доме. Ее губы вот-вот готовы расплыться в улыбке, и сразу становится интересно, кто ее так обрадовал и как ему это удалось.

Отец опускает взгляд и едва заметно покачивает головой.

— Я знал, что рано или поздно это случится… Идем.

Мы с Эриком следуем за ним в спальню и присаживаемся на двуспальной кровати — на пустующей стороне. Отец достает из шкафа жестяную банку с логотипом пепси и вытряхивает содержимое на покрывало — десятки маминых фотографий. На ней юбки в крестьянском стиле и газовые блузы, ее черные волосы струятся по спине рекой. Портрет молодоженов: мама в белом платье с пояском, папа во фраке, да таком тугом, что, кажется, отец вот-вот выстрелит, как распрямленная пружина. Дальше — я, похожая в плотной обертке пеленок на круассан; мама неуверенно держит меня на руках. А вот мы все вместе: родители сидят на уродливом зеленом диване, а между ними лежу я — живой мостик с ямочками на щеках, мостик из плоти и общей крови.

Это как попасть на другую планету с единственной катушкой пленки в камере, как прийти на банкет после длительной голодовки — тут столько всего, что мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не пролистать снимки сразу: если я буду торопиться, они могут исчезнуть. Лицо обдает горячей волной, словно мне отвесили пощечину.

— Почему ты все это прятал?

Он берет одну фотографию и так долго на нее смотрит, что я убеждаюсь: о нашем присутствии он забыл.

— Сначала я держал несколько снимков на виду, — поясняет отец. — Но ты постоянно спрашивала, когда она вернется домой. Я доставал их — и замирал, и терял десять минут, или полчаса, или полдня. Делия, я спрятал их не потому, что не хотел на них смотреть. Я спрятал их, потому что не мог делать ничего другого, кроме как смотреть на них. — Он кладет свадебный портрет обратно в коробку и прикрывает его остальными. — Можешь взять, — говорит папа. — Можешь забрать хоть все.

Он уходит, и мы остаемся одни в полумраке спальни. Эрик осторожно касается верхней фотографии, как будто это хрупкий стебель молочая.

— Вот этого, — тихо говорит он, — и я хочу для нас с тобою.

Я не могу избавиться от тех, кого не нашла. Мальчик-подросток, прыгнувший с железнодорожного моста в реку Коннектикут одним холодным мартовским днем. Мать из Норт-Конвэя, оставившая кастрюлю на огне и младенца в манеже — и пропавшая без следа. Ребенок, украденный из машины на стоянке перед почтамтом, пока нянька отправляла посылку. Иногда они стоят у меня за спиной, пока я чищу зубы; иногда их лица являются мне, прежде чем меня уносит в царство сна. Иногда — как, например, сейчас — они не дают мне покоя среди ночи.

Над землей висит густой туман, но мы с Гретой достаточно хорошо знаем этот участок, чтобы двигаться на ощупь. Я сажусь на замшелое бревно, пока Грета вынюхивает каждый уголок поляны. Над моей головой что-то свисает с ветки — что-то круглое и желтое.

Я еще совсем маленькая. Он только что посадил лимонное дерево на заднем дворе. Я танцую вокруг дерева. Я хочу попить лимонада, но плодов еще нет, дерево само еще ребенок. «А когда оно вырастет?» — спрашиваю я. Он говорит, что нескоро. Я сажусь под деревом. «Я подожду». Он подходит и берет меня за руку. «Идем, grilla, — говорит он. — Если мы собираемся сидеть здесь долго, надо бы перекусить».

Некоторые сны застревают между зубами, и когда, проснувшись, зеваешь, они вылетают прочь. Но этот слишком похож на правду. Это словно произошло на самом деле.

Я прожила в Нью-Гэмпшире всю жизнь и знаю, что ни одно лимонное дерево не выдержит здешнего климата. У нас белое не только Рождество, но порой и Хэллоуин. Я срываю желтый шар — и хрупкая сфера из жира и зернышек птичьего корма рассыпается у меня в руке.

Что такое grilla?

Утром, уже отвезя Софи в школу, я все еще думаю об этом. Добрых десять минут я брожу между мольбертами, кубиками и тазиками с мыльными пузырями, чтобы как-то загладить свое вчерашнее недостойное поведение. Сегодня утром я собиралась позаниматься с Гретой, но меня отвлекает отцовский кошелек на полу машины. Он брал его пару дней назад, чтобы расплатиться за бензин на заправке; я обязана заехать в дом престарелых и вернуть ему деньги.

Я паркуюсь на стоянке и открываю заднюю дверь.

— Место, — велю я Грете, и та дважды шлепает хвостом по полу кузова. Ей приходится ютиться там со снаряжением для первой помощи, большущим баком воды и набором дополнительной сбруи и поводков.

Я вдруг чувствую укол в запястье — кто-то по мне ползает. Мысли набирают небезопасную скорость, горло сжимается: больше всего на свете я боюсь пауков, клещей и прочих кровососов. Я срываю куртку и, обливаясь холодным потом, прикидываю, далеко ли удалось отбросить паразита.

Страх мой совершенно беспочвен. В поисках пропавших людей я взбиралась на горные хребты, я стояла лицом к лицу с вооруженными преступниками, но оставьте меня в комнате с самым крошечным паукообразным — и я, скорее всего, потеряю сознание от ужаса.

Всю дорогу до дома престарелых я учащенно дышу. Отца я встречаю на зрительской трибуне, откуда он наблюдает за уроком йоги.

— Привет, — шепчет он, чтобы не потревожить стариков, приветствующих солнце. — Как ты тут оказалась?

Я выуживаю из кармана его кошелек.

— Подумала, что тебе это пригодится.

— Вот он где, — говорит отец. — Очень полезно иметь дочку-поисковика.

— Я нашла его дедовским методом — случайно.