Похищение - Страница 51

— Это Джозефина, — представляю я. — Мы вместе занимаемся волонтерской работой в музее естественных наук.

Джозефина еще раз благодарит меня и уходит, сославшись на важную лекцию. Когда мы с Виктором остаемся наедине, он обнимает меня за плечи и начинает легонько массировать мне шею.

— Как ты себя чувствуешь?

После того как ты вчера ушла, я прорыдала несколько часов подряд, а он сидел рядом и подавал мне салфетки. И на это есть три причины. Во-первых, он хотел поддержать меня морально. Во-вторых, он меня любит. А в-третьих, он хотел напомнить мне, что я не должна топить свои печали на дне стакана, что бы ни стряслось.

— Нормально. Пока что нормально.

— Она вернется, Элиза, — заверяет меня Виктор.

Ты пропала из моей жизни на двадцать восемь лет — но почему тогда, проведя в твоем обществе всего лишь час, я так остро переживаю твое отсутствие?

Виктор гладит меня по голове. Иногда мне кажется, что он испытывает боль всякий раз, когда меня ранят. Если бы ты росла вместе со мной, я бы непременно дала тебе совет: выйди за мужчину, который любит тебя больше, чем ты его. Ибо я испробовала оба варианта и могу сказать: когда ты любишь больше, никакое колдовство в мире не восстановит нарушенное равновесие.

С твоим отцом я познакомилась, когда он пытался меня спасти. Я тогда работала в страшной глуши, в баре, куда частенько наведывались байкеры. И учти, не те чистенькие студентики, которые напиваются, а потом, когда их машины ломаются, ходят с перемазанными маслом руками. Он застал нас как раз в тот момент, когда двое «Ангелов ада» прижали меня к стене, а третий метал в меня дротики. И твой отец тигром кинулся на самого крупного.

Как выяснилось, я была в безопасности: байкеры были моими завсегдатаями, и мы время от времени устраивали шоу для зевак. Но в Чарли я влюбилась мгновенно. Дело было даже не в его красоте и не в отчаянном героизме. Нет, голова у меня пошла кругом от того, что он первый поверил: я стою того, чтобы меня спасти.

Я принадлежала к тому призрачному племени мексиканцев, которые обычно мелькают на заднем плане американской жизни: мы их горничные, официанты, садовники. В баре я очутилась просто потому, что не могла и строчки прошить ровно, а значит, о карьере портнихи можно было забыть навек. К тому же мне нравилась эта работа. Дрожжевой запах пива, доносящийся из крана, навевал мысли о тех местах, где росла эта пшеница, о тех местах, где мне не суждено побывать. Каждый посетитель, выходивший в эти двери, уносил с собой частицу меня — и мне казалось, что такими темпами я рано или поздно исчезну вообще.

В качестве благодарности я угостила твоего отца пивом. Он, наверное, даже не заметил, как у меня дрожали руки. Я даже пролила немного на стойку. Внимание Чарли привлекли мои джинсы, исписанные строчками из понравившихся мне стихов. Я коллекционировала слова, как другие коллекционируют ракушки или бабочек. «Я б лучше брал уроки пения у птицы», — прочел он вслух, но конец фразы э. э. каммингса скрылся в складках ткани на бедре.

— «Чем миллионы звезд отучивал от танца», — закончила я.

— А почему это написано у тебя на ноге?

— Потому что на куртке закончилось место.

— Ты, наверное, учишься на филолога.

— Филологи курят гвоздичные сигареты и произносят слова типа «деконструкция» и «ономатопея», просто чтобы услышать свой голос.

Он засмеялся.

— Ты права. Я однажды встречался с лингвисткой. Она даже на стираное белье и гренки смотрела в контексте «Потерянного рая».

Я неплохо знала мужчин. Мама научила меня читать предложения, которых они не произносят вслух, и завещала носить на левом запястье красный шнурок, отгонявших тех, которые видели во мне лишь очередной этап, а не пункт назначения. По горькому миндальному запаху, исходившему от кожи мужчины, я могла определить, изменял ли он своим бывшим. Но я знала лишь мужчин, похожих на себя, — мальчишек, которым сны по-прежнему снились на испанском, которые верили, что на удачу нужно зажечь красную свечу, а злословить о своих девушках нельзя, потому как наутро можешь проснуться с языком, прилипшим к нёбу. А мужчины вроде Чарли учились в университетах, сражались с математическими теоремами и смешивали химикаты в колбах, чтобы наблюдать симпатичные клубы незримых газов. Мужчинам вроде Чарли нечего было делать с девушками вроде меня.

— Если ты не учишься на филфаке, чем же ты тогда занимаешься? — спросил он.

Я взглянула на него как на сумасшедшего: он что, не видит четырех стен вокруг меня? Или, может, решил, что я торчу здесь ради красивых пейзажей? С другой стороны, я хотела, чтобы он понял: моя работа — это еще не вся я. Я хотела, чтобы он считал меня загадочной, не похожей на других, кем угодно, только бы не разгадал, кем я была на самом деле: простой мексиканской девчонкой, живущей в мире, отличном от его. Поэтому я заявила:

— Я гадаю по los naipes.

— Таро? Я в это не верю.

— Тогда тебе и терять нечего. — Я раскрыла деревянную шкатулку, в которой хранились мои маленькие помощники, и вынула их, как обычно, левой рукой. Затем прочла молитву. — Хочешь узнать, сбудется ли твое желание?

— Какое еще желание?

— А это уж тебе решать.

Губы его так долго раздвигались в улыбке, что я уже опустила взгляд.

— Ладно. Предскажи мне будущее.

Я попросила его трижды сдвинуть колоду (в честь Святой Троицы) и вернуть ее мне. Затем выложила девять карт: четыре крестом, пятая и шестая — по краям, седьмая — у основания, восьмая — рядом, снизу, а последняя — в самом центре.