Похищение - Страница 49

Софи, не умевшая плавать, камнем пошла ко дну, и ее отнесло под пирс. Ухватившись за край футболки, я вытащила ее из воды и отдала Эрику. Пока я, кашляя и отплевываясь, выбиралась из пруда, он уложил Софи на грубые, видавшие виды доски пирса.

Она была слишком напугана, чтобы плакать. Все происшествие заняло не более двух минут, хотя мне казалось, что прошла вечность. Ярким пятнышком, которое я заметила в мутной воде, была цепочка, подаренная моим отцом на день рождения. На ней висела серебряная звездочка — «загадай желание».

Софи нравится слушать, как мы спасли ей жизнь. Она может слово в слово повторить все подробности случившегося, но за прошедшие годы мы отполировали их, как конскую сбрую. Она не может рассказать эту историю из первых уст, она лишь пересказывает наши свидетельства, и мы с Эриком благодарим за это Бога. Я думаю, есть вещи, которых лучше не помнить вовсе.

В конце трейлерного парка есть сухая, пыльная просека, куда Эрик ведет меня встречать закат. Там кто-то словно бы протаскивает розовую занавесь сквозь складки гор.

Костюм он так и не переодел, но хотя бы распустил узел на галстуке. Мы любуемся, как небо переливается акварельными оттенками оранжевого и фиолетового, и эта картина слишком прекрасна, чтобы быть подлинной. В паре футов от нас Софи бросает Грете теннисный мяч, а та приносит его обратно.

— Знаешь, я тут подумал: если с юриспруденцией у меня не сложится, я всегда могу устроиться в Фениксе метеорологом. Вот послушай: понедельник — сто четыре градуса, солнечно. Вторник — сто четыре, солнечно. Среда — прохладно, сто два градуса…

— Эрик, — перебиваю его я. — Брось.

Он тут же умолкает.

— Ди, я просто хотел тебя немного развеселить. Фиц сказал, что у тебя выдался напряженный день.

— Ты не должен был допустить, чтобы я пропустила слушание.

— Я не виноват! Мне не сказали, на какое время оно назначено. — Он обнимает меня на талию. — Расскажи о своей матери.

Я слежу за ястребом, разрывающим ткань неба когтями и обнажающим под этой тканью россыпь мелких звезд. Заходящее солнце бьется в предсмертных конвульсиях, брызжа янтарным, розовым и черным.

— Она алкоголичка, — наконец говорю я.

Он замирает, и я понимаю, что для него это такая же неожиданность, как и для меня.

— И раньше была? — спрашивает он.

— Да. — Я поворачиваюсь к нему лицом. — Как ты думаешь, может, я поэтому в тебя и влюбилась?

— Надеюсь, что нет, — смеется Эрик.

— Я не шучу. Может, я не смогла исправить ее и решила поэтому исправить хотя бы тебя?

Эрик кладет руку мне на плечо.

— Ди, ты ведь даже не помнила ее.

С этим не поспоришь. Но почему я ее не помнила — потому что не могла вспомнить или потому что не хотела? Память — она ведь не постоянна. Воспоминания могут «нахлынуть», «пробудиться», «воскреснуть». Их выводят на арену, как цирковых лошадей, на потеху зрителям. Значит, когда-то они могут «схлынуть», «заснуть», «умереть» — пропасть.

Или я не права? Когда я жаловалась на пьянство Эрика, он говорил, что я валяю дурака: он выпивал всего одно пиво, а меня уже тошнило от его дыхания. Теперь я задумываюсь: а что, если во мне говорила некая «память запахов», какое-то глубинное понимание, что человек, от которого разит спиртным, рано или поздно меня огорчит?

— А еще я сегодня ездила в тюрьму.

— И как?

— По десятибалльной шкале? Минус четыре.

— Ну, возможно, не такой уж это был бесполезный день. Вполне вероятно, что ты раздобыла положительное основание для защиты.

— Это еще что такое?

— Если у твоего отца была серьезная причина забрать тебя — к примеру, пьянство матери представляло угрозу для твоего благополучия — и если он пытался добиться опеки над тобой через суд, мы, возможно, сможем его отмазать.

— Думаешь, получится?

— В любом случае это лучше, чем линия, которую планировал я.

— Какую же ты планировал линию?

— Что на самом деле тебя похитила мисс Скарлет. В библиотеке. С помощью гаечного ключа.

Я качаю головой, но ему таки удается выжать из меня улыбку Стоит подумать об отце, и боль в груди поднимается, как тесто в кадушке. Я была к нему несправедлива. Если уж на то пошло, мне можно предъявить такое же обвинение — я тоже пыталась уберечь жизнь, к которой мы привыкли. Разве это преступление, когда ты настолько любишь человека, что не можешь спокойно смотреть на происходящие с ним перемены? Разве это преступление, когда ты настолько любишь человека, что взгляд твой затуманен?

Эрик бросает Грете теннисный мячик, и тот улетает куда-то в кусты. В близящихся сумерках черты его лица теряют четкость. Он может быть кем угодно. И я тоже.

ЭЛИЗА

Ты этого, скорее всего, не помнишь, но я однажды рассказывала тебе о той минуте, когда умерла моя мать. Я, тогда еще шестнадцатилетняя девчонка, была далеко от нее — она гостила у сестры в Техасе, — но вдруг проснулась среди ночи и увидела ее рядом. Она сидела на краешке кровати и касалась рукой моего лица.

— Мамуля? — прошептала я, но она тут же исчезла, оставив по себе лишь аромат туберозы — да такой сильный, что за все эти годы я так и не смогла вытравить его из кожи.

На следующее утро позвонила тетя. Захлебываясь слезами, она сказала, что произошла авария. В тот самый момент, когда я проснулась. Когда я рассказала ей о ночном визите, она удивилась не больше, чем я сама. Спроси любого верующего мексиканца, и он повторит легенду brujas: мертвые всегда возвращаются, чтобы собрать свои следы.