Похищение - Страница 31

Люди сидят на скамейке у стены, лежат на полу, а один паренек поет «Сто бутылок пива на полке». Чтобы представить его пение, вспомните звук ногтей, скребущих по стеклу.

— Заткнись, мать твою! — рявкает негр и швыряет в паренька апельсином.

Тут есть телефоны. Я обвожу взглядом тесную каморку и не могу понять, как мы можем ими воспользоваться, если наличные деньги и все прочие вещи у нас отняли. Подросток-мексиканец с вытатуированной под глазом слезинкой ловит мой взгляд.

— Даже не думай, папаша, — говорит он. — Тариф — пять баксов в минуту.

— Спасибо за совет.

Я переступаю через отключившегося алкоголика, поскальзываюсь на рвоте и, чтобы не упасть, хватаюсь за трубку. На металлической поверхности выцарапано всего одно слово: «Почему?» Неплохой вопрос. Своевременный.

Я диктую оператору домашний номер (разговор, естественно, за счет абонента), но ты не отвечаешь.

Дверь в каморку открывается, и женщина-надзирательница выкрикивает несколько фамилий: «Дехесус! Робине! Валенте! Хопкинс!» Мы, счастливчики, вываливаемся наружу. Нас по одному подводят к стойке, где мы подписываем перечень личных вещей, изъятых при задержании. Меня просят оставить оттиск большого пальца на двух разноцветных карточках. Рядом — пустое место. Я догадываюсь, что должен буду повторить процедуру, когда меня отпустят. Спустя три месяца, полгода или десять лет, проведенных в системе для моего преобразования, они захотят удостовериться, что отпускают на волю того же самого человека.

За отпечатки пальцев отвечает молоденькая девушка с волосами, пахнущими осенью. Отпечатки снимает машина, которая мгновенно отсылает их в ФБР и банк данных штата Аризона. Там они волшебным образом воссоединятся с твоими предыдущими приводами.

В школе Софи недавно проводили День безопасности. Детей фотографировали, а снимки вклеивали в специальные «паспорта безопасности». Позвали и местных полицейских, которые сняли отпечатки пальцев у каждого мальчишки и каждой девчонки. День безопасности нужен для того, чтобы в полиции хранились данные обо всех детях на случай похищения.

Я помогал им. Я сидел рядом с офицером полиции Векстона, и мы обменивались шутками на предмет того, что мамаши гурьбою ринулись в школьный спортзал не ради безопасности своих чад, а попросту одурев от скуки в четырех стенах: снег уже который день валил безостановочно. Я сжимал неправдоподобно маленькие детские пальчики в своих и прижимал эти нежные горошинки к пропитанному тушью поролону. «Вот это да, — воскликнул офицер, когда я наконец приловчился. — Нужно было вас нанимать!»

Сейчас же, в тюрьме Мэдисон-Стрит, я сам провожу пальцами по белому экрану, и девушку искренне изумляет мое умение.

— Сразу видно, профессионал, — говорит она.

Я поднимаю глаза. Интересно, знает ли она, что через эту процедуру проходят как похищенные, так и похитители?

Из каморки № 6 мне виден паренек в смирительном кресле. Совсем еще молодой, с нечесаными патлами, закрывающими пол-лица, он шепотом читает какой-то невнятный рэп и сжимает кулаки, норовя высвободить руки из ремешков.

Подросток-мексиканец, не советовавший мне пользоваться телефоном, теперь тоже здесь. Когда в открывшуюся дверь дежурный офицер бросает несколько пластиковых пакетов, он поднимает руки и успевает схватить целых два, прежде чем те шлепаются на пол.

— Лэдмо, — говорит он, усаживаясь на место.

— Эндрю Хопкинс.

Моя реплика явно смешит наших сокамерников.

— Это не мое имя, — говорит паренек. — Это обед так называется.

Я беру у него из рук целлофановый пакет и рассматриваю содержимое. Шесть ломтей белого хлеба. Два кусочка сыра. Два кружка сомнительной колбасы. Апельсин. Печенье. Пачка сока. Такие продукты мы обычно кладем в портфель Софи.

— А почему у обеда есть имя? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Была такая передача для детей, «Шоу Уоллеса и Лэдмо». И они выдавали кульки со всякими вкусностями, которые назывались «Мешочки от Лэдмо». Шерифу Джеку это, наверное, показалось остроумным.

У противоположной стены какой-то здоровяк качает головой.

— Ни хрена не остроумно — платить по доллару в день за это говно!

Мексиканец поддевает кожуру апельсина длинным ногтем и срывает ее одной длинной полоской.

— Да, и это шерифу Джеку показалось остроумным тоже. Здесь нужно платить за еду.

— Кстати! — Индеец, до того дремавший в уголке, потирает глаза и ползет за своим Лэдмо. — У какого животного жопная дырка находится на спине?

— У лошади шерифа Джека, — ворчит здоровяк. — Если так уж хочется рассказать анекдот, выбери какой-нибудь, который мы не слышали тысячу раз.

Взгляд индейца суровеет.

— Я не виноват, что ты то суешься сюда, то вылезаешь, как какой-то тощий х… в твою мамашу.

Здоровяк встает, обед его рассыпается по полу. Десять квадратных футов — это и без того небольшая площадь, а уж тем паче когда страх высасывает весь имеющийся в распоряжении воздух. Я прижимаюсь к стене. Здоровяк хватает индейца за горло и одним грациозным броском швыряет его вперед. Голова несчастного вдребезги разбивает толстое листовое стекло.

К тому моменту, как в камеру заваливается дежурный, индеец, сотрясаясь в корчах, уже лежит на полу и истекает кровью. Здоровяк тем временем жует его порцию.

— Черт возьми! — возмущается офицер. — А это ведь было окно из прочных!

Здоровяка забирают в изолятор. Паренек в смирительном кресле и бровью не ведет. Индейца отвозят в лазарет. Мексиканец наклоняется и хватает два брошенных пакета с едой.